Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - Найфи Стивен
Тео Ван Гог. 1890
Уже в первые недели после похорон чувство вины превратилось в навязчивую идею. «Ах, как же везде пусто, – писал Тео Йоханне из Парижа. – Мне так его не хватает; кажется, все напоминает мне о нем». Тео не мог говорить ни о чем другом. В Голландии, куда он приехал в начале августа, днями напролет он беседовал о покойном брате с матерью и сестрой. В Амстердаме Тео воссоединился с женой и сыном, но по ночам, во сне, его, по собственному признанию, преследовал призрак Овера. Вернувшись в Париж, Тео желал видеть только тех, кто знал Винсента, – он приглашал этих людей в свой дом, где за ужином вовлекал их в долгие вечерние беседы. «Мы говорили почти исключительно о Винсенте», – с гордостью сообщал Тео. Объектом особого внимания Тео стал доктор Гаше – тот, кто, пусть и недолго, общался с Винсентом перед самой его смертью. Сентиментальные воспоминания старого врача о пациенте (с которым он, откровенно говоря, был едва знаком) подпитывали манию Тео: ведь все остальные, казалось, твердо решили забыть его брата.
Тео часами перечитывал письма Винсента – он хранил их в шкафу в столовой, куда прежде, нередко с чувством облегчения, убирал по прочтении, присоединяя к прочей корреспонденции. Теперь, вновь оказавшись наедине с братом и заново переживая годы совместных испытаний и мытарств, он принял решение. «В письмах Винсента я нахожу такие интересные вещи, – писал Тео матери, – из них вышла бы поразительная книга, из которой каждый сможет узнать, как много он размышлял и как всегда оставался верен себе». Назвав письма брата «книгой, которая должна быть написана», в качестве автора Тео выбрал сперва Поля Гаше, но затем посчитал нужным обратиться к профессионалу – критику Альберу Орье. Возмущенный краткостью и тоном тех немногих некрологов, которыми пресса отреагировала на смерть Винсента (особенно той статьей, где искусство Винсента было названо «плодом больного сознания»), Тео надеялся, что громкое имя Орье поможет прославить неизвестного публике художника. «Вы первым оценили его, – писал Тео критику. – Вы проникли в картины и сумели разглядеть человека».
Замыслы Тео были грандиозны – только такие были достойны памяти его брата. Всю жизнь тщательно обдумывая каждый шаг и остерегаясь чрезмерно амбициозных проектов, теперь он замыслил устроить грандиозную мемориальную экспозицию творчества Винсента. Он мечтал о персональной выставке в галерее маршана импрессионистов Дюран-Рюэля – выставке, к которой был бы подготовлен масштабный каталог работ Винсента, иллюстрированный литографиями картин в сопровождении цитат из писем брата. Грандиозный вернисаж он представлял себе точно так же, как мог бы Винсент, – «очень важно видеть все это вместе, лишь тогда можно понять как следует» – и продвигал проект с фанатичным усердием, напоминавшим миссионерский пыл старшего брата. Когда Дюран-Рюэль отказался предоставить «большое пространство», которое требовалось Тео («чтобы воздать ему должное»), последний отреагировал точно так, как это сделал бы Винсент: удвоил требования, сопровождая их подробнейшими расчетами и безумными обещаниями и явно преждевременно углубляясь в обдумывание организационных частностей. На любые попытки возразить Тео отвечал резкой критикой – совсем как Винсент. «Память о брате терзает его до такой степени, что он набрасывается на всякого, кто не разделяет его точку зрения», – сетовал Андрис Бонгер.
Под напором воспоминаний Тео терял собственную личность. Казалось, теперь и за ним по пятам следовал знакомый Винсенту со времен Арля «весь в черном человек убогий, как брат похожий на меня». К сентябрю он разругался со своим начальством в «Гупиль и K°», и стал призывать представителей мира искусства объединиться в утопический «союз художников», и планировал устроить выставку в давно уже не существующем кафе «Тамбурин», где в 1887 г., когда братья жили вместе на улице Лепик, прошла первая выставка Винсента. Демонстративные выходки, вспышки гнева, порой направленные против жены и ребенка, приступы паранойи, пренебрежение здоровьем, сном, даже небрежность в одежде – оплакивая брата, Тео сам превращался в него. Когда в начале октября Тео решительно и не колеблясь порвал с «Гупиль и K°», к чему так долго и безуспешно призывал младшего брата Винсент, стало очевидно, что эта трансформация зашла слишком далеко. Он устроил представление в духе Винсента – с криками и хлопаньем дверями, дав волю накопившимся за десятки лет раздражению и обидам. Последнее, что он сделал, покидая фирму, где работал с юношеских лет, – отправил безумную телеграмму Гогену: «Отъезд в тропики гарантирую, деньги вышлю, Тео, директор».
Коллапс последовал в течение нескольких дней. 12 октября 1890 г. Тео поступил в парижскую больницу. Два дня спустя его перевели в частную лечебницу в Пасси, курортном пригороде столицы, куда не далее как минувшим летом он приезжал на отдых. Тео следовал по стопам Винсента. Но были и отличия. Имея более хрупкую конституцию, не только физическую, но и душевную, Тео был заключен в больничные стены в состоянии куда более плачевном, чем когда-то его брат. Временами с ним случались приступы паралича, поражавшие все тело. Периодически он впадал в буйство, кидаясь мебелью и разрывая на себе одежду с такой яростью, что приходилось усмирять его хлороформом.
Тео Ван Гога наблюдали не интерны, вроде Феликса Рея, но лучшие врачи Франции. Частная лечебница доктора Антуана Бланша была именно таким санаторием, которым Винсенту представлялся Сен-Поль, Пасси – шикарным курортом, каким когда-то был Гланум. Бланш, профессиональный психиатр, был не только отцом известного художника, но и коллегой Жана Мартена Шарко, гиганта французской неврологии, учителя самого Фрейда.
Винсент был совершенно один в Арле и Сен-Реми – у постели Тео собралась целая компания родственников и друзей. Из Лейдена приехала Вил – мать передавала, что чрезвычайно обеспокоена самочувствием ее «радости и гордости». Из Гааги примчался заклятый враг Винсента Х. Г. Терстех. Не откликнулся только Гоген – он боялся, что сумасшествие братьев Ван Гог дурно скажется на его собственной репутации и помешает его амбициозным замыслам основателя художественного движения. Безумие Тео «для меня чертова неудача», жаловался Бернару Гоген, который начал искать другие источники финансирования своей новой затеи – Таити, триумфа в тропиках.
Бернар же видел себя совершенно иначе – в качестве скорбящего собрата Тео, апологета Винсента и главного автора жизнеописаний обоих братьев. План Бернара организовать ретроспективу творчества Винсента в память о Тео вызвал резкие упреки из Ле-Пульдю (очередного пристанища Гогена): «Какая бестактность!» Последовавшая вслед за этим борьба за место в художественном мире будет занимать обоих художников до конца карьеры. Остальные представители живописного авангарда, знакомые с Тео, вслед за Камилем Писсарро повторяли в потрясении: «Никто не сможет заменить беднягу Ван Гога… Для всех нас это огромная потеря».
Помимо хора сочувствующих, у Тео было еще кое-что, чего был лишен Винсент: заботливая и преданная супруга. Йоханна Бонгер боролась за здоровье и репутацию мужа самоотверженнее, чем кто бы то ни было, и ее борьба намного пережила самого Тео. Йоханна отказалась верить врачам в лечебнице Бланша, когда те сообщили ей, что паралич и деменция Тео были результатом сифилиса. Она не признавала диагноз и лечение. «[Йо] не может принять то, что с ним делают, – в отчаянии сообщал ее брат Андрис, – и постоянно требует чего-то другого, поскольку думает, будто лучше знает Тео и лучше понимает, что ему нужно». Со всех сторон ей советовали оставить надежду, но Йоханна была непреклонна. Тео уверил супругу, что источником всех его горестей стали чувствительные «нервы» и скорбь по ушедшему брату, и теперь Йоханна вообразила, что мужу может помочь гипноз. Она призвала в лечебницу голландского писателя и психиатра Фредерика ван Эдена. Молодой и харизматичный ван Эден проповедовал мистическую братскую любовь, способную даровать надежду в мире, лишенном веры. В конце жизни идеи Эдена привлекали и Винсента.
